пока мои руки предавали тело и я предлагал себя (хд) Матильде)))

Я прислушиваюсь и улавливаю в гробовой тишине едва слышный шелест подола.
Сердце замирает и пропускает удар. Или даже несколько. Я поворачиваю голову на звук, хотя в последний момент хочется отвернуться.
Цисси...

Я забыл тебя, Цисси. Мне пришлось забыть тебя, всё, что нас связывало, всё, что мне дорого, пришлось спрятать все лучшие воспоминания так глубоко в памяти, чтобы даже я сам не мог отыскать их раньше, чем будет можно. И я не знаю, каким бы я вернулся к тебе, если бы не сделал этого. Хотя... знаю ли я, каким вернулся сейчас? Быть может, не до конца. Наверняка не до конца. Мне ещё предстоит узнать это и, вероятно, ужаснуться. Но вот, твои руки, твои губы касаются меня, и я вспоминаю мгновенно. Вспоминаю всё. Всё самое важное, вместе с теми нестерпимо светлыми образами, что вдруг проносятся перед мысленным взором. И понимаю, что это сделал правильно. Мне удалось сохранить то, что дементоры жаждали забрать в первую очередь. И пусть на то, чтобы действительно вспомнить, уйдёт время, пусть что-то, возможно, не вернётся уже никогда, мою способность любить тебя не забрала всё ещё и сама Тьма.

Мне кажется, что я смогу избавиться от них, от этих ощущений — воспоминаний, только содрав вместе с кожей. Ты прикасаешься ко мне, а мне кажется, что твои нежные пальцы касаются грязных стен, пахнущих  гнилью. И я хочу, чтобы ты перестала — это невыносимо. "Цисси... не надо..." — я почти произношу это, но в тот самый момент твои губы касаются моих. И, замирая на мгновение, в следующее я ловлю твои губы своими, всё ещё сжимая в руке палочку, но теперь этой же рукой обнимая тебя, а пальцы другой запуская в твою уже наполовину растрепанную причёску. И с этим поцелуем я словно снова начинаю дышать, впервые за многие месяцы, хотя и ощущается в первый момент так же, как первый глоток воды для почти уже умершего от жажды.

В тот самый момент, когда ты вдруг, так легко и звонко рассмеявшись, закружилась по этой самой гостиной, словно бы мгновенно сбросив все оковы правил "подобающего" поведения. Когда потом, после экскурсии по дому, заметно более тёплому, на твой вкус, наверняка, просто-напросто более французскому, со всем, что это подразумевает, тебе вдруг пришло в голову печь булочки с корицей. Уже почти посреди ночи. Печь. То есть самой... Ручаюсь, что у здешних домовиков давно не случалось такого переполоха. Не представляю, что они собирались и делали с собой после того, как им пришлось оставить нас одних на кухне, обеспечив тебя всем необходимым, но меня это не волновало.

Открытая и нежная хозяйка дома обезоруживает одним только взглядом. Северус не понимает, что заставляет эту леди говорить с ним сейчас, но почему-то, в то, что это не жалость и не подачка доброты, верится сразу. Нарциссе Малфой хочется верить.

Действуя больше интуитивно, чем осмысленно, волшебник считывает поверхностные эмоции и чувства этой невероятной женщины. Считывает, вздрагивает и чуть подается назад. Сердце бешено колотится о грудную клетку, лицо едва уловимо бледнеет, а плечи вздрагивают. Чтобы сдержать непрошенные эмоции, молодой маг до боли сжимает руки в кулаки и заводит их за спину. Это всегда отрезвляет. Несколько секунд и можно продолжать диалог.

Северус делает шаг вперед, берет в свои руки ручку миссис Малфой и подносит ее к губам. Темная голова склоняется в поклоне. Так преклоняются перед божеством или матерью. Так чтут саму магию  и ее законы. А чем женщина, мать отлична от них? Воплощенное божество, собравшее в себя все перечисленные преимущества.

Такая открытая и искренняя, как роса на лепестке розы. Когда-то, кажется в прошлой жизни, совсем еще маленький Северус, спускался в бедненький сад, разбитый его матерью на заднем дворе. Среди колючих кустов крыжовника и жимолости, как бы в противовес их строгой и ограниченной красоте, каждый год там зацветала ода единственная роза. Высокая, стройная, она тянулась к свету, но так и не могла дать сильного бутона, который перерос бы в царственный цветок. Скромная по своей сути, но царственная по рождению, каждый день, в утренние часы, она собирала в своих лепестках прозрачные капельки росы. Прямо как девица, рядящаяся в жемчуга. Эти капли росы были отдельной сказкой. Маленькие, прозрачные, они были всего-то водой, но запах и стать розы придавали им сладковатый вкус и свойство пьянить не хуже вина. Роса на розе никогда не притворялась чем-то иным, чем вода. И только очень пытливые знали, насколько глубже родниковой грубости нежность этой дрожащей капли. Северус смотрел на женщину и не хотел разрушать иллюзию тождественности. В этой комнате две дочери благородного семейства. Беллатриса, живая и яркая, как глоток родниковой воды — ей можно упиваться и не напиться. Ее можно пить с жадностью и желать большего. С остервенением, с дикостью набрасываться и увязнуть, утонуть в ней. И Нарцисса — которую, как те капли росы, надо касаться с нежностью, едва оглаживая лепестки, губами собирать трепещущие жемчужины, потому что грубость растворит и убьет их. И это касается не только физических прикосновений, но и самых важных касаний, когда струны одной души, касаются другой.

Лестницы, повороты, коридоры — Беллатрикс идет так быстро, что концы расшитого пионами платка на плечах взлетают, будто крылья. Пальцы сводит судорогой, руки превращаются в лапы хищной птицы, такими не обнимать, только драть добычу на кровавые ошметки. Ей бы остановиться и отдышаться, но воздух в доме Блэков все так же затхл и ядовит, чем дольше она им дышит… Двери библиотеки, сумрачного убежища в вечера скандалов и прихода гостей, разлетаются от сильного толчка. Тихий голос — как поток ледяной воды.

Но кто бы мог представить, как чудовищно и страшно звучит детская колыбельная, напеваемая дрожащим голосом? Спетая не для того, чтобы успокоить дитя, а чтобы самой мира вокруг не слышать? Идеальная иллюстрация к их искалеченному детству.

Она шла в библиотеку с твердым намерением вытрясти из сестры правду о том, что же та успела натворить, но только выдыхает — долго и тяжело, словно легкие пробиты насквозь, и обнимает сестру. Хрупкое, полу-детское, полу-женское тело, все еще мелко вздрагивающее от пережитого. Нарцисса перестала плакать лет в пять.
Они все перестали, дочери своей матери, Моргана их помилуй.

Скрипка — это особый инструмент, обладающей душой и дарующий власть над чужими душами. Одним движением смычка, можно убить или воскресить, подчинить и толкнуть на подвиг. Хорошему скрипачу подвластны законы бытия и тайны человеческих душ. Проследите за скрипичной партией. Скрипка плачет и стонет, поет и рыдает в рука мастера. Эта агония чувственности и страсти, смерти и жизни. Не зря скрипку называют инструментом дьявола. Она искушает... Причем скрипача не меньше, чем слушателя.
Ласкать ее струны смычном, все равно, что ласкать любовницу, но скрипка отзывчивее и отдает больше. В конце концов она наркотик. На ней играешь и не можешь представить жизнь и без игры и власти, которую она дает.

Сцена с зеркалом? Ну, я успела хихикнуть «Ой, нам сейчас вязаные носочки покажут?»

“Та сумасшедшая” с плаката о розыске беглого преступника, член Пожирателей Смерти (не совсем официальная должность, но очень увлекательная)

Успокоилась Бэлла только когда захлопнула двери купе, а перрон Кингс-Кросс вместе с провожающими истаял в осенней дымке.  Она сидела и обнимала сестер, обеих своих сестер. Не девочка — самка венгерской хвостороги, которая, наконец, вернула все яйца в свою кладку и, довольная, свернулась на ней клубком.

Самообладание и гонор чистокровной волшебницы — вот, что помогало Беллатрикс держаться первое время. Ее слова по прибытию в тюрьму еще долго пересказывались, пока не стали местной байкой: “Когда я говорила, что хочу дом у моря, то имела в виду не это”.

"Сивилла", "Лунатичка", "Чокнутая женщина" и другие производные от смысла "Превосходная прорицательница".

Всё хорошо будет. Эра предновогодних мандаринок почти близка.

Если ты думаешь, что всё плохо: вспомни, что где-то в Самаре есть я, которая поймала себя на мысли посмотреть "Великолепный век".

С такими волшебниками на агитации за чистоту крови можно существенно сэкономить.

Задача игры змейки-мышки вполне прозрачна. Это пищевая цепочка, самой природой созданная. Ни разу не видел мышку, способную съесть змейку и не отравиться.

Я достаю
              из широких
                               штанин
Бузинную
              свою
                      ПАЛКУ

Matilda Bagshot
Прямо представляю инструкцию — "Если Вам нужна Матильда, ищите её. Если Вам нужна серьезная Матильда, ищите её и лорда Малфоя".

Эу. Даже Абефорт пришёл. Абефорт!
У моего брата осталось не так много времени, чтобы появиться. /магия цисси, магия цисси, помоги!/

Скоро будешь как тот самый апельсин - на всех делить будем дольками)

Взгляд Циссы скользит вверх, обратно на Андромеду. Встречается с ее взглядом. Нарцисса — словно скована невероятно толстым слоем льда. Меда — словно незыблемая скала, которой не страшны разбивающиеся о нее ветра. Зато снизу медленно подтачивает вода.

претерпевший же до конца спасется.

Смотри, теряй, чувствуй и может быть так ты найдешь свой путь к свету.

И лишь потом, в ночи понимает, для чего Он обжег ее пальцы и облек их в перчатки. Он в первую же встречу знал о соблазнах, которые охватят ее и поставил тонкую муслиновую преграду.

Они были как змея, которая начала жрать свой хвост, давясь им, но заглатывая все больше. Они сожрут сами себя в постоянном желании насытиться, и это есть замысел Господа.

Она успела потерять веру. Успела предать Его.

Тьма, как клеймо на всю жизнь. Она вынуждена ее носить в самом своем звучании каждый день.

Он был ее семьей, предметом восхищения и зависти, легкой ревности и сестринского понимания. Иногда — часто — мечтой: был бы он старше, был бы он чуть более далеким родственником или вовсе не им.